'89
— Оливер, — произносит Патриция неожиданно, даже для неё самой.
Это имя сорвалось с кончика языка так стремительно, будто самовольно, независимо от и даже вопреки желанию женщины пыталось выпорхнуть наружу. Так же быстро, прежде чем сам успевает осознать, кивает Маркус, соглашаясь с решением жены.
Странно даже предположить, что за девять месяцев счастливые родители ни разу не задумались об имени будущего сына. Оливер был долгожданным ребёнком - возможно, самым долгожданным в этом крохотном мрачном городке. Патриция ещё с ранних двадцати мечтала о малыше, однако завести его не получалось на протяжении пятнадцати лет. Впрочем, возможно, оно и к лучшему: к 89 году Маркус успел защитить докторскую по хирургии и стать совладельцем Брайарклиффа. Со своим доходом он мог обеспечить сына всем, чем милому чаду только захочется.
Патриция бережно прижимает крохотное тело к груди и улыбается, завороженно смотря в тёмные глаза. Оливер. Оливер Александр Харт. Её любовь. Её радость. Её гордость.

'90
Его душераздирающий плач, похожий скорее на крики из преисподней, раздаётся по всему дому. Патриция жмурится почти до боли, будто надеясь, что от этого вопль наконец прекратится, что Оливер наконец уснёт. Что кошмары, мучающие её ребенка по ночам, каждую ночь, наконец отступят. Проходит минута, две, три, и крики из детской все продолжаются. Женщина шумно вздыхает и встаёт с постели, спиной ощущая сочувствующий взгляд супруга. Она не злится. Сегодня её очередь. Таков уговор.
В мягком свете ночника над кроваткой глаза Оливера успокаивают, умиротворяют. Они похожи на расплавленный самый чистый тёмный шоколад. Однако в кромешной темноте каждый случайный взгляд в них пугает: блики бледной луны отражаются в почти черной радужке яркими огоньками, дьявольскими, как вечно боится назвать их Патриция. Она осторожно кладёт голову сына на свое плечо, чтобы не смотреть в его глаза, гладит по крошечной спине, целует шелковистые волосы, так смешно завивающиеся на макушке. Оливер почти успокаивается. Патриция почти забывает о том, как пару ночей назад едва не сжала пальцы на короткой мягкой шее.

'94
— Олли, нет, — твёрдо произносит мать, продолжая перекладывать продукты из тележки на транспортер. Она чувствует, что Оливер смотрит на нее, внимательно и с укором, но не поворачивается. Она знает, что этому взгляду сложно противостоять. Она не будет рисковать снова.
Проходит пара минут: Патриция раскладывает продукты, Оливер стоит рядом и пристально наблюдает за каждым ее движением. Пристально и молча. Наконец женщина слышит тихое, почти жалобное "мама" и оборачивается - больше инстинктивно, чем осознанно.
— Мама, — отчетливо произносит Оливер, заглядывая прямо в голубые глаза, —  ты знаешь, какой сон мне сегодня снился?
Патриция отрицательно качает головой, не произнося ни слова. После крещения Преподобный пообещал, что кошмары постепенно уйдут.
С того дня прошло больше трёх лет.
— Мама, ты помнишь, что говорил доктор Битти?
Патриция, бледнея, забирает протянутую ей коробку с новомодной игрушкой и кладёт её сразу за бутылкой коньяка.

'99
Оливер прекрасно знает, что ему нельзя заходить в кабинет отца после восьми вечера. Именно поэтому Оливер туда не заходит - он снимает тапки в начале коридора и крадётся к деревянной двери на цыпочках, осторожно, бесшумно встаёт на колени и прислоняется ухом к замочной скважине. Сегодня отцу должна была перезвонить тетушка Вайолет - он услышал это, проходя мимо кухни. "Пожалуйста", - произнёс тогда папа почти отчаянно, - "мне нужно поговорить с кем-нибудь о нем". 
До Оливера вновь доносится отцовский голос. Наполовину обеспокоенный, наполовину обреченный. Оливер слышит, как стучат его ногти по поверхности рабочего стола. Он нервничает. Он всегда так делает, когда нервничает.
— Вайолет, ты не понимаешь, — говорит он, и Оливер так и видит, как отец удрученно качает головой. — Его кошмары. Прошло уже десять лет, а они все ещё продолжаются. Каждую ночь, он просыпается каждую ночь. И знаешь, что доктор Битти сказал на прошлой неделе?
Оливер вытягивается по струнке, едва не забывая о том, что отец ни за что не должен его услышать.
— Он сказал, что подозревает у Оливера тревожное расстройство. И он думает, что это... это всё из-за смерти Триш.

'04

Пальцы, тонкие и длинные, сжимаются на худом дрожащем плече. Они выглядят так, будто сделаны из плоти, но ощущаются на коже густым туманом. Голос существа - громкий на грани громогласного, звучный, угрожающий. Мурашки бегут по бледной, обнаженной из-за глубокого выреза дорогого платья спине, по торчащему позвоночнику, и слово, это зловещее, страшное слово отзывается эхом в грудной клетке.
— Убей.
В испуганных глазах напротив дрожат первые слезинки. Предсмертные мольбы - нет, пожалуйста, прошу вас, нет - смешиваются со всхлипываниями. Они почти не слышны. Они не имеют значения.
Раздаётся громкий выстрел. Пуля попадает в лоб, точно посередине, и багровая кровь стекает по переносице, заливается в приоткрытый рот, минуя широко распахнутые веки. В расширенных зрачках застыло выражение ужаса. На лице существа рождается уродливое подобие улыбки.
Голос существа не похож на голос Оливера. Тело существа не похоже на его тело. Но у существа пронзительно-чёрные глаза.
Точно такие же.
Те самые, что Оливер видит каждый раз, когда заглядывает в зеркало.

Оливер просыпается в холодном поту. Подскочив на кровати, он с трудом восстанавливает дыхание.
Смотрясь в зеркало, пока чистит зубы, он клянется себе никогда больше не брать дурь, которую втюхал ему Джейсон. Клянется, прекрасно понимая, что причина кошмаров не в ней.

'07
Стопка листовок опускается на журнальный столик аккурат рядом с пятками в разномастных носках.
Оливер лениво поднимает голову, чтобы посмотреть на отца, и в удивлении выгибает бровь.
— Что это? — Оливеру не слишком интересно. На то, чтобы задать вопрос, ему потребовалось пять полных секунд.
— Это, — отвечает отец, сосредоточенно хмуря брови, — информация о твоём будущем колледже и кафедре медицины. Ты поступаешь туда, так что будь так добр, изучи и отнесись к этому серьёзно.
— С каких пор у нас в семье демократия? — криво улыбаясь, спрашивает Оливер.
Отец, качнув головой, садится напротив и заглядывает сыну в глаза. Чуть помедлив, он произносит вкрадчиво и тихо:
— Послушай, Оливер, этот город - чертова помойка. Мы живём среди отбросов, и единственный способ выделится из их массы - это репутация нашей семьи. Для её поддержания тебе придётся помочь мне. Это ясно?
Улыбка становится уже, и Оливер торопливо кивает. Отец поднимается с дивана, и Оливер садится глубже, скрещивая руки на груди. Он долго молчит.
— А разве хорошая репутация стоит гордости, если живешь среди отбросов? — задумчиво произносит он, когда отец почти пересекает порог кухни.
Маркус не поворачивается, но застывает в дверях.
Пауза.
— А чем нам ещё остается гордиться?

'14
— Ты хоть понимаешь, что ты сделал?
Оливер неловко и глупо пожимает плечами, не говоря ни слова. Спина потеет под тонким медицинским халатом, а перчатки неожиданно начинают жать.
— Он был моим другом, понимаешь? Мы работали с ним бок о бок больше тридцати лет. Он был единственным, кто сумел помочь тебе избавиться от кошмаров. И теперь ты убил его. Ты убил его, Оливер, ты, блять, понимаешь это?
— Не сумел.
— Что? — отец, всё ещё багровый от гнева, смотрит на него как охотничий пес, готовый в любую секунду наброситься и разорвать глотку.
— Ничего. Послушай, это была ошибка, ясно? Одна маленькая глупая ошибка. Я работаю только первый месяц. — Оливер говорит решительно и твердо, однако всё ещё буравя взглядом кафельный пол. — Когда я опомнился, было уже слишком поздно.
— Посмотри на меня.
С огромным трудом Оливер переводит глаза на лицо отца, впиваясь пальцами в кожаную поверхность кресла.
— Об этом никто не должен узнать, Оливер.
— Но в операционной было ещё с десяток...
— Я позабочусь о них. — Маркус торопливо проводит языком по пересохшим губам и понижает тон. — Заруби себе на носу: ни слова об этом никому из сотрудников. Ни слова никому из твоих знакомых и друзей. Никто не узнает, что ты убил доктора Битти. Главное - молчать. Ты понял меня?
Оливер кивает, гулко сглатывая.

'16
— Она была слишком молода, чтобы умирать, - всхлипывает девушка, вытирая слезы ладонью в окровавленной перчатке.
Оливер отворачивается к раковине, закатывая глаза, и старательно намыливает руки - кровь с латекса отпечаталась на подушечках пальцев. Чертовы интерны. В первую неделю её работы здесь Харт даже подумывал трахнуть Мойру, но с этими соплями отпадает всякое желание.
Вытирая руки махровым полотенцем, он думает о том, что, будь он каким-нибудь маньяком-убийцей с ебанутыми фетишами, страниц в его тетради с хроникой жертв уже не хватало бы. Думает без капли сожаления. Совесть бросила мучить его где-то после двадцатой смерти. Впрочем, судя по этому числу, её ухищрения были не особенно действенными.
Сегодня пятница, а значит, самое время напиться. Может, купить тех таблеток у Алана, с которых так унесло на прошлых выходных. Кто знает, после парочки даже Мойра снова покажется ему симпатичной.
Расстёгивая халат чуть дрожащими руками, Харт пытается вспомнить, занавешены ли зеркала в его квартире. Задница Мойры действительно выглядит неплохо, когда она меняет медицинскую форму на обтягивающие леггинсы, и не хотелось бы случайно заглянуть себе в глаза в темноте, пока она будет стонать и просить больше. Прошлого раза со Скарлетт - кажется, так её звали - хватило по горло. 
Открывая дверь машины, Оливер оборачивается, чтобы посмотреть на родной медцентр. Признаться честно, он его ненавидит. Ненавидит ноющих пациентов. Ненавидит сотрудников - либо чересчур напыщенных, либо до смерти заебанных. Ненавидит свою нудную работу и ненавидит лекции отца о том, как отвратительно он её выполняет.
Оливер вздыхает, устраиваясь на сидении и заводя двигатель. После очередного кошмара он мечтает бросить Брайарклифф, однако мечты обычно растворяются в четвертом-пятом шоте текилы. Да и, если задуматься, чем ему ещё остается гордиться?