Жизнь – чертов калейдоскоп. Она брызжет красками точно в лицо, когда не ждешь. Грязью с длинных дорог, кровью с холодеющих трупов, слюной с губ, разрывающихся от пронзительного крика. Дома (который уже перестает быть домом) сходишь с ума в четырех стенах. Особенно плохо становится, когда давит тишина, и сжимают стены, как ловушка. Ты – крыса, загнанная в угол. И по секундам, по отрывкам мгновения становится невыносимо. Пока, впрочем, не вмешаются наркотики. Что угодно: таблетки, порошок, вакцина с заботливо стягивающим руку жгутом. Или алкоголь! Чем не вариант? Вот тогда становится хорошо… В любое время суток. Утром, днем, вечером, не важно. Чувствуешь себя просто волшебно, готов горы свернуть. Разве что крайне аккуратным нужно быть — «ты ведь профессор, Чарльз, ты не должен».
Чарльзу плевать, что он должен, а что — нет. Ему больно, обидно (как-то даже по-детски) до ломоты во всем теле, до хрипоты, задушенного дыхания и отвращения к самому себе. Ксавье уже давно не преподаватель, давно не чей-то друг, давно не тот, кем старался быть. Вместо книг запоем — запой алкогольный, вместо «друг мой» — «катись к черту». События, произошедшие на Кубе, слишком сильно надломили дух профессора. Он предпочел забыть о способностях, об Эрике (конечно, о старом друге он забыть так и не смог — лишь обманывал себя), Чарльз решил начать новую жизнь. Такую же грязную, каким он сам себя ощущал. Такую, какую он (по его мнению) и заслуживал.
Он любит гулять. Гулять, пытаться развлекаться, как ни в чем не бывало, иногда берется и за работу, совмещая приятное с полезными и наслаждаясь возможностью чувствовать, ощущать, жить. Кто бы что ни говорил, кто бы что ни думал, а именно по вечерам Ксавье жил и дышал полной грудью: нахально, глубоко, бросая вызов всему, что наваливается на его плечи вот уже несколько лет.
Гардероб Чарльза меняется с каждым периодом его жизни: сначала брюки, рубашка, джемпер, затем костюм команды Людей Икс, дальше — потрепанный годами халат, широкие штаны и футболка, больше нужного размера на два или даже три, что, конечно, вероятнее. Сейчас же он при параде: лакированные черные туфли на шпильке; тонкие чулки в мелкую сеть — ажурные, красивые; новое белье, конечно же, черное. Сверху платье, облегающее, но не вульгарное, его длина по колено, а бретели надежно держат основу, скрывающую грудь. Прическа из белых, пышных кудрей, подведенные глаза, алые, сочные губы. Такую красавицу будет очень сложно не заметить, и Чарльз (несколько отъединив от себя новую личность, если так уж можно выразиться) всегда ревнует, когда переступает порог дома. Последним ложится на плечи клетчатое пальто. Пальцы, стянутые в перчатки, застегивают каждую пуговицу, торопливо оправляют подол и подхватывают крохотную сумочку с края постели. Время для вечерних развлечений.
Каждый прохожий пристально, зачарованно смотрит, стоит только показаться на улице. Хочется заигрывать, расправляя плечи и проходясь вдоль тротуара от бедра, но другая сторона говорит, что пошел бы вон тот странный бородатый мужчина к черту. Мутант посмеивается тихо и горько, прекрасно осознавая всю абсурдность ситуации. И несмотря на то, что спрос рождает предложения, сегодня именно предложение рождает спрос.
Цену себе Ксавье знает: не завышает, не занижает - все стандартно и по карману даже офисному клерку со средним достатком. Ему плевать, кто станет очередным клиентом; ему плевать, где и как; ему плевать, будет ли продолжение в следующий раз. Оставив способности в прошлом, жить стало несколько легче, и чужие надоедливые мысли не забивали голову, не отвлекали.
Звонкий стук каблуков об асфальт, он идет к давно знакомому месту, не желая себя афишировать слишком ярко. К чему это? В клубах обычно ошиваются яркие дешевки, скорее всего, несмышленые и неумелые, до борделя Ксавье не докатился и докатываться не собирался. Переулок неподалеку от подпольного казино (несколько многоэтажек, затем налево, прямо, направо...) был самым выгодным вариантом, потому как кто-то да обратит внимание, заинтересуется, своеобразная «клиентская база» обязательно пополнится.
Бывший директор школы для мутантов, а теперь (как бы ни было стыдно произносить вслух подобное) жалкая лишь проститутка торопится, ускоряет шаг – обычно он приходит раньше, но сегодняшний день идет наперекосяк и не по плану. Ныряя в закоулок и растворяясь в охватившей все темноте, он не понимает, почему стоит терпкий металлический запах, не может различить силуэты впереди себя. Напрягает зрение – видит драку. Не за что-то, видно, а насмерть. Страшно или нет? Понять Чарльз не может, не получается у него.
– Эй, – окликивает он явно агрессивно настроенного мужчину, однако, второй вряд ли был в состоянии общаться; Ксавье замолкает на некоторое время, дышит тяжело, сводит брови, выбирая_подбирая слова и не желая подходить к незнакомцу (или они знакомы?..) ближе, – катись отсюда нахрен, пока кто-то (угадай, кто, ха-а) не вызвал копов.
Последним, кого Чарльз видел после Кубы, был Хэнк. Именно он помог Ксавье встать на ноги в прямом смысле этого выражения, вот только потом Чарльз предпочел и его прогнать. Тяжелое для профессора было время, и тогда он не хотел никого видеть рядом, даже Маккоя, который всеми силами, всеми правдами и неправдами пытался образумить, помочь. Чарльз, привыкший помогать остальным, от помощи отказался, предпочел справляться в одиночку. И дело было даже не в том, что выбор был тяжелым: инвалидность или невозможность пользоваться собственными способностями — дело было лишь в одном человеке, который, не задумываясь ни на секунду, ушел. Ксавье винил себя, голова его разрывалась от бесконечных вопросов по типу «почему?» и тому подобных, покоя не было ни днем, ни ночью. «Почему ты ушел, Эрик?», «почему ты бросил меня, друг мой?», «за какие грехи, за что, Эрик?» — ответы не находились ни на один из вопросов, со временем Чарльз даже перестал задавать их (да и, собственно, некому было, кроме самого себя).
Потеря способностей чуть позднее стала доставлять больше наслаждения, чем изначально, в ней бывший профессор (сейчас у него просто язык не поворачивался так себя называть, да и, вообще-то, никогда он себя профессором не считал — его так Рейвен называла частенько) видел теперь сплошные только плюсы. Чувствовать чужую боль, чужие страдания больше не приходилось, наконец-то голоса в голове умолкли, позволяя просто напросто отдохнуть по-человечески. По-человечески. Мутантское прошлое кажется теперь просто сном, выдумкой, бредом. Быть может, у него был жар, когда он видел все это? Может, это было опьянение? Может, ничего вообще не было, а он страдает и мучается почем зря? Нет, все было правдой, и это точно на все сто, нет, сто двадцать процентов.
— Нет, правда, будет лучше, если вы, — на последнем слове Ксавье делает акцент, будто бы пытаясь передразнить «собеседника», — отсюда уберетесь как можно быстрее. Не угроза — угрожать я не умею — просто совет. Поверьте мне, полицейские здесь гости частые… И, к тому же, многие из них мои хорошие знакомые.
Говорит Чарльз быстро, чуть посмеиваясь своим же мыслям, которые, по правде говоря, уже давно не были чистыми_приличными. Что ни слово, то намек, либо откровенность и прямота.
— У вас своя работа, а у меня – своя, — он продолжает говорить без остановки, работая на износ, будто заклинившее радио, глядя прямо на мужчину, что разменивался любезностями и угрозами, и лица которого он так и не увидел, дышит размеренно и глубоко, пытается игнорировать явный немецкий акцент, который был так невыносимо похож на акцент Леншерра. «Пора бы перестать везде видеть его. Что было, то прошло, блять, очнись, очнись немедленно, иначе тебя прикончат тут же, вот прямо на этом, черт возьми, месте!»
Мутант (ладно, пора бы уже смириться с тем, что теперь человек) практически не обращает внимание на то, что незнакомец не заканчивает свою фразу, не договаривает угрозу до конца – все-таки настоящий пол Ксавье понять было легко, и этот вспыльчивый агрессор явно не ожидал такого вот поворота, когда развернулся (по движениям в темноте это было понятно, пускай что-то конкретное увидеть не получалось — лишь силуэт, лишь очертания) лицом к тому, кто к нему обращается. Удивлять Чарльз научился за последние пять лет просто мастерски, теряя при этом собственные чувства (да, удивление в том числе), вот только… Вот только когда его вдруг зовут по имени, сердце словно бы с громким протяжным уханьем падает куда-то вниз. Слова застревают в горле, когда мужчина выходит на свет, и в тусклом грязном освещении Ксавье угадывает знакомые черты.
— Эрик, — не вопрос – утверждение, словно бы пытаясь самого себя убедить в правдивости того, что глаза видят. Профессор отводит взгляд как-то стыдливо и разозлено одновременно, хмурясь, желваки играют на его скулах. Чуть позднее, минуты, может, через две неловкой тишины, он поворачивается обратно, выпрямляется, деланно гордо распрямляет плечи.
— Не ожидал тебя здесь увидеть, — вдох-выдох, лишь бы не сорваться. Излишние эмоции сейчас ни к чему, они только помешают. Чарльз кивает головой в сторону, как теперь было ясно, бездыханного тела. Ничуть не удивительно. Не то чтобы Ксавье разочаровался в своем старом друге (уместно ли было сейчас называть Леншерра другом?), но был нисколько не удивлен тому, что застал его рядом с трупом. Неужели Братство Эрика работает именно так? — А это твоя новая работа, как понимаю? Что же, рад, что ты нашел свое призвание. Когда-то я стремился помочь тем, кому могу, найти свое место в жизни. Некоторые смогли справиться и без моей помощи. Наверное, я должен быть счастлив.